Печальная дата: в Измаиле сегодня почтили память жертв войны
Ви можете обрати мову сайту: Українська | Русский (автоперевод)
Сегодня, 22 июня, в День скорби и почтения памяти жертв войны в Украине, на площади Победы в Измаиле прошел памятный митинг и торжественная церемония возложения цветов к памятнику воинам-освободителям. Об этом сообщает “БессарабияINFORM”.
22 июня 1941 года – одна из самых печальных дат в истории – начало Великой Отечественной войны, которая является составной частью Второй мировой войны. 76 лет назад на рассвете фашистская Германия без объявления войны напала на Советский Союз.
Измаил вместе со всей Украиной сегодня вспоминал этот трагический день. Отдать дань памяти соотечественникам, погибшим в годы Второй мировой войны, к братской могиле на площади Победы пришли представители городской и районной власти – глава Измаильской РГА Наталья Тодорова, вице мэр Измаила Сергей Павлухин и заместитель председателя Измаильского райсовета Алла Данукалова. В церемонии также приняли участие представители городских предприятий и учреждений, делегаты силовых структур, чиновники и общественники.
Участники митинга почтили память погибших минутой молчания. Завершилась церемония возложением цветов к памятнику воинам-освободителям.
Позаштатний кореспондент Бессарабії ІНФОРМ у місті Ізмаїл
На, Маск, вкушай плoды нэзалэжнoсти:
1. Ветеран АТО обвинил сотрудников СБУ в «звырячем побытти»: чекисты отметелили инициаторов импичмента Порошенко.
2. Во Львове – чума, в Запорожье – холера. Украина становится разносчиком заразы.
3. Безвизовый крах: менее трети украинцев испытывают нужду в шенгене, а путешествовать в ЕС поехали обладатели мультивиз.
4. МИД ФРГ предупреждает: Закон о реинтеграции Донбасса должен соответствовать «Минску».
5. Мировые СМИ глумятся над итогами «фантастического визита» Порошенко в США.
6. «Украинский солдат хотел изнасиловать меня на глазах дочерей»: жительница Марьинки рассказала «Антифашисту» о жизни в оккупации.
7. Боевики в камуфляже отнимают жилье у жителей Киевщины, забрасывая дома коктейлями Молотова.
8. Еще один участник «евромайдана» подтвердил стрельбу по «Беркуту» из консерватории, где дислоцировались антиправительственные боевики.
9. Фейковая страна – фейковый «Артек»: Украина не перестаёт удивлять.
10. Упадок аграрной Херсонщины: регион охвачен нищетой и разорением.
11. В ООН заявляют об увеличении жертв среди мирного населения на Донбассе и отсутствии политической воли к разрешению конфликта.
12. В ЛНР создадут «Черную книгу» экологических преступлений Украины.
13. Жена пропавшего в «АТО» украинского офицера заявила, что ее мужа сослуживцы бросили на поле боя.
14. Крымский камень преткновения ставит под сомнение независимость Украины.
15. Мосийчук требует украшения Крещатика трупами в черных мантиях.
мудозвонище ты ))) а на раша-тудэй не берут мальчиша-плохиша?(( прозябаешь и долбишься головой об стенку на провинциальных сайтах…
Вы пo сути имеете чтo сказать?
Если вас не устраивает Украина – никтo не невoлит, езжайте в Эурoпию.
+++
Правду не скрыть?..
Евгений Ихлов: Попытка еще раз обосновать советскую мифологию июня 1941-го еще раз привела к ее разоблачению
“Любопытство погубило кошку”
Минообороны рассекретило опросные листы осени 1952 года. Опрашивало Военно-историческое управление Генерального штаба Советской Армии. Это надо понимать, что 11 лет ГШ не интересовали причины того, что части РККА были снесены с лица земли вермахтом (хотя осенью 1941 нескольких генералов расстреляли за это). А ту вдруг: ба, годы-то идут, память слабеет, надо срочно опросить тов. генералов, что же случилось такое в июне 1941, почему не готовы к войне оказались, интересно все-таки…
И мы узнали, что 64 года архивы хранили лютую банальность, уже давно бывшую в жуковских мемуарах и в школьных учебниках еще времен борьбы с культом личности. Оказывается, прозорливые генералы все знали, что войсковая разведка (не легендарная “Красная капелла” разузнала от своего главного источника стратегической информации – старлея ВВС рейха Шульце-Бойзена, и не штирлицы [см. примечание №1] всех мастей, а пластуны, перебирающиеся в ночи через пограничную речку или залегендированные парикмахеры в местечках на той стороне линии Молотова-Риббентропа) сообщала и день, и час начала готовящейся агрессии. Но ставка – не внимала! Хуже того, запретили 21 июня занимать передовые окопы – дабы не спровоцировать.
Это надо понимать так: с июля 1940 составляли гитлеровцы план “Фриц” (с декабря 1940 – “Барбаросса”, но типаж один – Фридрих Гогенштауфен Барбаросса), подтянули полторы сотни дивизий, и теперь ждут, спровоцирует ли их начинать атаку занятие окопов несколькими полками (от тайно выдвигавшихся к границе такого же числа дивизий красноармейцев). Июньские сверхмассовые депортации [см. примечание №2] “классово чуждых элементов” из будущей прифронтовой полосы – не провоцируют, а команда “застава в ружье” – провоцирует…
Но тогда правы именно историки-ревизионисты – Виктор Суворов-Резун, Марк Солонин, Михал Мельтюхов – не спровоцировать Гитлера, но спугнуть боялись.
Занятие войсками противника оборонительных позиций не может рассматриваться как стратегическая угроза, угроза – это развертывание в наступательные порядки или скрытное накапливание войск вплотную у границы и тайная переброска десятков дивизий.
А так – какие непонятки? Да, боимся, да, окопались, но сейчас тов. Молотов еще раз прокатится в Берлин и обо все добазарится с камараден геноссен, Сталин вступит в Антикоминтерновский пакт (как периодически сулил Гитлеру), и будет снова дружба-фройндшафт… не разлей польская кровь…
Самое поразительное признание – действительно несколько вываливающееся из жуковско-хрущевских версий событий – исходит от генерал-лейтенанта Петра Собенникова, который в 1941 году командовал войсками 8-й Армии Прибалтийского особого военного округа: ни при назначении в марте 1941 года, ни по прибытии в штаб округа он не был проинформирован о плане обороны госграницы. “У меня складывается впечатление, что вряд ли к этому времени (март 1941 года) таковой план существовал”.
Собенников вспоминает, что получил план, представлявший собой толстую машинописную тетрадь, только в конце мая 1941 года. “Даже в ночь на 22 июня я лично получил приказание от начальника штаба фронта Кленова в весьма категорической форме – к рассвету 22 июня отвести войска от границы, вывести их из окопов, что я категорически отказался сделать, и войска оставались на позициях”.
Вот оно! До марта 1941 года в РККА не было плана обороны госграницы! Вообще! Никакого! На важнейшем прибалтийском направлении, которое дорога и на важнейшие порты – Ригу, Таллин и Ленинград, и северный маршрут для возможной операции по окружению минской группировки РККА! Но после 15 мая (дата предложения Сталину на утверждения т.н. “Плана Жукова” – легендарного плана “Гроза”) – толстая тетрадь.
А вот – апофеоз – современный вывод из этих опросных листов в ведомстве маршала Шойгу (резюме 27-летней войны официальных военных историков с “ревизионистами” – прежде всего, с Виктором Суворовым): “В целом все участники первых дней войны отмечают готовность штабов к управлению войсками. Оправившись от внезапного удара, штабы взяли на себя руководство боевыми действиями. Трудности управления войсками проявлялись практически во всем: неукомплектованность некоторых штабов, отсутствие необходимого количества средств связи, охраны штаба, автотранспорта для перемещений, нарушенная проволочная связь. Управление тылом было затруднено из-за оставшейся с мирного времени системы снабжения. Воспоминания очевидцев и непосредственных участников первых дней войны, безусловно, не лишены субъективности, тем не менее их рассказы – это доказательство того, что советское правительство и высшее командование, реально оценивая обстановку периода 1940-1941 годов, чувствовали неполную готовность страны и армии к отражению нападения со стороны фашистской Германии – противника сильного и хорошо вооруженного за счет ограбления стран Западной Европы, с двухлетним опытом ведения боевых действий”.
Таким образом, РККА, имеющая тройное превосходство в танках (многократное по “тяжелым танкам”, т.е. сравнимыми классом с Pz IV КВ и Т-34), превосходство в авиации и артиллерийских системах, все еще “чувствовала неполную готовность” к отражению нападения [естественно – планов-то отражения до конца мая 1941 года не было!] А силу немеренную вермахту придавала “ограбленная Европа” – трофейные французские и чешские танки и орудия.
Конечно, у вермахта был “двухлетний опыт боевых действий”. А у РККА его не было, потому что опыт Испании, сражений с японцами у оз. Хасан и Халхин-Гола, Польской кампании и Финляндской войны – “боевым” решили не считать…
Так попытка еще раз обосновать советскую мифологию июня 1941 года еще раз привела к ее полному разоблачению.
Приложения.
Приложение №1
Из тайных мемуаров сотрудника советского торгового представительства в Бремене и Берлине Тихона Лукьяновича Джеломанова (1908-1993): “БЕРЛИН, 1941 (его арестовали 22 июня вместе с другими посольскими и торгпредскими, их было 600 человек, потом их обменяли и интернировали…): “Самые достоверные сведения о начале войны я получал от шифровальщиков торгпредства. Мы ждали начала ее 10 мая 1941 г. (Как позже выяснилось, это был первоначальный срок по плану Барбаросса). Поэтому всех женщин с малыми детьми отправили в Советский Союз с 1 апреля 1941 г. Во вторую очередь к 15 апреля отправили женщин с ребятами школьного возраста, но не работающих в советских учреждениях в Берлине. В третью очередь отправили до 1 мая женщин с детьми, работавших в учреждениях, но к этому времени стало известно, что день начала войны откладывается. Начался мучительный период – когда же, какого числа.
В конце мая осторожно информировали, что будет в июне. Приступили к уничтожению ненужных документов. 14 июня мне сообщили, чтобы до 20 июня я всю документацию и дела свои уничтожил бы. На вопрос, когда же начало войны, сообщили – в ночь с 21 на 22 июня. Тут и началась наша подготовка по-настоящему. Но нужно было всячески скрывать от немцев и даже от некоторых своих, что дата нам известна…19 июня военно-морской атташе отбыл в Советский Союз, он доложил Кузнецову…”
Есть и в другом варианте:
“К июню немцы уже не скрывали явного саботажа в отправке оборудования в СССР. Почти все немцы-шефмонтажники вернулись из Ленинграда на фирму. На мой вопрос – почему так скоро вернулись? – была у них ухмылка и объяснение – приехали в отпуск.
Гитлер выступал по радио и стал разглагольствовать на разные темы, в том числе отметил, что ему везет всегда 10 числа… Находясь под этим впечатлением, мы ждали начала войны 10 июня и стали постепенно ликвидировать дела и документы, но числа 8 июня узнали более или менее достоверную дату начала войны – 22 июня. Были приняты все меры к тому, чтобы война не застала нас врасплох. СОВЕТСКИЙ СОЮЗ НИЧЕМ СТАРАЛСЯ НЕ ПОКАЗАТЬ, ЧТО СРОК ИЗВЕСТЕН. ТАК НАС НАСТРАИВАЛО РУКОВОДСТВО – ПОСОЛЬСТВО. Из Москвы продолжали прибывать наши специалисты…”
_______
Приложение №2. Мой текст от 22 июня 2015 года
“К тайне 22 июня 1941 года
Несколько дней назад исполнилось 74 года завершению грандиозной предвоенной депортации “враждебных элементов” (с семьями) из “благоприобретённых” по пакту с Гитлером территорий – стран Балтии, Бессарабии, регионов Восточной Польши (Зап. Белоруссия и Зап. Украина). Всего депортация спецпереселенцев охватила до 300 тысяч человек, значительная часть из которых умерла в пути или сразу по прибытию в Сибирь.
Такая депортация – по мнению историков – должна быть тщательно подготовлена и служит очищению будущего театра военных действий. Своим зверством она провоцирует восстания (что и произошло в реальности в Прибалтике), поэтому решаются на такие меры только, когда нет иного выбора. Всё это является признаком неминуемой близкой войны – развёртывание миллионов солдат в зоне депортации по идее избавляет от опасности восстания (если только эти миллионы не бегут в панике, бросая оружие, как это было в начале ВОВ).
Но какой войны это был признак? Войны с рейхом и его союзниками явно не ждали – был настоящий шок, многократно описанный в мемуарах и в советской худ. литературе и кино. СССР не мог готовить нападение, как заверяет нас вся советская и российская официальная историческая наука. Армия Британской империи (войска Британии, Канады, Австралии и Новой Зеландии) были заняты боями в Ливии и только что потеряли Крит.
Поэтому, есть версия (моя), что так Сталин готовился к нападению со стороны Америки, которая и тогда, прямо по Патрушеву, мечтала об уничтожении России.
А если без стёба, то майско-июньская депортация 1941 года – главное доказательство подготовки СССР к атаке на позиции Рейха, иначе говоря, начала Великого Антифашистского Освободительного Похода Красной Армии в Европу. Планировали бы сей поход на год позже и депортацию отложили бы”.
____
М.Булгаков, “Мастер и Маргарита”
“…А Варенуха продолжал свое повествование. И чем больше он повествовал, тем ярче перед финдиректором разворачивалась длиннейшая цепь Лиходеевских хамств и безобразий, и всякое последующее звено в этой цепи было хуже предыдущего. Чего стоила хотя бы пьяная пляска в обнимку с телеграфистом на лужайке перед Пушкинским телеграфом под звуки какой-то праздношатающейся гармоники! Гонка за какими-то гражданками, визжащими от ужаса! Попытка подраться с буфетчиком в самой “Ялте”! Разбрасывание зеленого лука по полу той же “Ялты”. Разбитие восьми бутылок белого сухого “Ай-Даниля”. Поломка счетчика у шофера такси, не пожелавшего подать Степе машину. Угроза арестовать граждан, пытавшихся прекратить Степины паскудства. Словом, темный ужас.
Степа был широко известен в театральных кругах Москвы, и все знали, что человек этот – не подарочек. Но все-таки то, что рассказывал администратор про него, даже и для степы было чересчур… Да, чересчур. Даже очень чересчур…
Колючие глаза Римского через стол врезались в лицо администратора, и чем дальше тот говорил, тем мрачнее становились эти глаза. Чем жизненнее и красочнее становились те гнусные подробности, которыми уснащал свою повесть администратор… Тем менее верил рассказчику финдиректор. Когда же Варенуха сообщил, что Степа распоясался до того, что пытался оказать сопротивление тем, кто приехал за ним, чтобы вернуть его в Москву, финдиректор уже твердо знал, что все, что рассказывает ему вернувшийся в полночь администратор, все – ложь! Ложь от первого до последнего слова.
Варенуха не ездил в Пушкино, и самого степы в Пушкине тоже не было. Не было пьяного телеграфиста, не было разбитого стекла в трактире, Степу не вязали веревками… – Ничего этого не было”.
«Миллионы солдат отступали без боя»
Уже к 9 июля 1941 года фронт проходил по линии Псков — Великие Луки — Витебск — Смоленск — Рогачев — Гомель. За семнадцать дней гитлеровцы заняли Прибалтику, Белоруссию, Западную Украину и подошли к Киеву. Советская историография (пропаганда) объясняла невероятное отступление Красной армии внезапностью нападения, превосходством противника в живой силе и технике: «На фашистскую Германию работала вся промышленность Европы», «фашистские танковые армады» и т.п.
Все это было враньем.
На самом деле даже в 1941 году мы произвели танков в два раза больше, чем Германия, а в 1942 году — уже в шесть раз больше. (Не считая тысяч танков и самолетов, поставляемых союзниками.) За всю войну мы потеряли 100 тысяч танков. Закончили войну, имея 35 тысяч танков.
Итак, расклад сил к началу войны (все цифры — по данным ВНИИ документоведения и архивного дела):
Немецких танков — 4000. Наших — 14 000
Немецких самолетов — 5000. Наших — 10 000
Немецких орудий и минометов — 42 000. Наших — 59 000
Тем не менее 11 декабря 1941 года Гитлер заявил в рейхстаге, что с 22 июня по 1 декабря на Восточном фронте германские войска взяли в плен 3 806 860 советских солдат и офицеров.
Что же происходило, если только пленных за полгода — почти четыре миллиона?
Ни в одной книге не находил я убедительного объяснения. При любых встречах с ветеранами исподволь заводил такой разговор — и не получал ответа.
Конечно, и отца спрашивал, но он не испытал отступления, он начал войну в октябре 41-го года под Москвой, в переломный момент. Это была смертельная оборона, но он стоял лицом к врагу, сражался, а это совсем другое знание, другой опыт.
А потом жизнь сложилась так, что я 40 лет, до последних его дней, дружил с Василием Ефимовичем Субботиным — участником и летописцем штурма Берлина и рейхстага, автором всемирно известной книги «Как кончаются войны». Каждый год в начале мая он старался не включать телевизор — ему были мучительны непомерные ликования, ажиотаж, нагнетаемый прессой, он называл эти празднования плясками на костях. Ко многим рассказам о войне, появляющимся в печати, Василий Ефимович относился настороженно.
«Понимаешь, — говорил он, — войну как прямое столкновение с врагом знает очень мало людей. Одни убывали с передовой, их сменяли другие, потом они тоже убывали — это был конвейер смерти длиной в четыре года. Мало кто выжил и дожил. Передний край, окоп — это взвод, рота. В штабе батальона можно уже оглядеться. В штаб полка командиры батальонов идут, как бригадиры с полевых станов в деревню: отдохнуть можно, на людей посмотреть. Штаб дивизии — все равно что центральная усадьба совхоза, большое село. Штаб армии — как райцентр, а уж штаб фронта — город! И везде, в самых разных подразделениях, от полковых до фронтовых, служили миллионы людей. Они делали очень, очень важное дело — обеспечивали передний край, без них никакой войны не могло быть. Но в непосредственный контакт с противником не входили, окопа не знают. Однако с годами, наверно, что-то происходит с памятью, чужое выдается за свое. И вот они уже от себя начинают рассказывать то, что слышали от окопников, при этом многое путают и перевирают. Потому что о войне, если не знаешь, ловко соврать не получится, обязательно на какой-нибудь мелочи промашка выйдет».
Советские критики, литературоведы, рассуждая об отражении в военной прозе героизма наших солдат, любили цитировать две строчки из книги Василия Ефимовича: «Я один из немногих оставшихся в живых — один из родившихся в 1921 году. Когда началась война, нам было по двадцать лет. Нас почти не осталось… Какое это было поколение… Как штыки!»
Но сразу же за этими строчками следуют совершенно загадочные фразы, которые не цитировали: «Если бы нам сказали. Если бы эту силу взять в руки. Мы бы легли там, где нам показали, и защитили страну… Никто б не побежал. Никогда немец не зашел бы так далеко».
Что значит: «Если бы нам сказали»? Какие-то неподходящие по всему строю слова. Сама их несуразность цепляла внимание.
Солдатская, литературная судьба Василия Субботина уникальна еще и тем, что он не только закончил войну в Берлине, но и встретил ее утром 22 июня 1941 года на западной границе, на посту башенного стрелка среднего танка. Пережил трагедию отступления. О чем-то написал в своих книгах, о чем-то умолчал. Было ведь не только давление редакций, политорганов, цензуры — была и самоцензура, самоограничение. Он столько нападок выдержал за книгу «Как кончаются войны»! С горечью говорил: «Пионеры и генералы рассказывают нам, как мы воевали…»
А «пионеры и генералы», редакции, цензура и политорганы не сами по себе, они — выражение все подавляющей официальной историографии. Любое слово очевидца, не соответствующее канону, отвергалось и преследовалось. Есть еще манипуляция сознанием, внушаемость и внушение, под воздействие которого попадают даже участники событий. Так, через 15 лет после войны, в 1960 году, на встрече ветеранов 150-й Идрицкой дивизии некоторые герои штурма рейхстага говорили друг другу: «Помнишь, с нами был еще старший сержант Иванов, он погиб…» Но «старший сержант Иванов» — вымышленный персонаж из художественного кинофильма «Падение Берлина» (1949 г.), введенный туда как товарищ Егорова и Кантарии. (В 2000 году про «сержанта Иванова» как реальное лицо написала «Независимая газета» в статье под названием «Герой штурма остается безвестным».)
Подобных историй было немало. Не говоря уже о (скажем мягко) спорах, которые длились десятилетиями и до сих пор длятся — спорах за первенство в установлении флагов над рейхстагом. Не зря в начале пути старшие, опытные литераторы предупреждали Субботина: «Не будь самоубийцей, измени все имена и фамилии, сделай как бы «художественную прозу».
И потому Субботин даже в годы свободы не печатал, не публиковал дневники военных и послевоенных лет. Боялся, что новых обвинений «в неправильном показе всенародного подвига» его сердце не выдержит.
«Наш полк стали бомбить в первые же минуты, мы ведь стояли у границы, — рассказывал Василий Ефимович. — Срочно покинули казармы и расположились в соседнем лесу. Отрыли окопы, замаскировали танки и машины ветками. Но никто еще не верил, что началась война. Замполиты повторяли одно слово: «Провокация».
Как мы догадывались, никакой связи с командованием и никаких приказов не было. Потому что стояли мы в том лесу три дня почти без единого выстрела. Над нами шли немецкие самолеты, ночами горизонт полыхал. Понятно было, что немцы обходят нас со всех сторон. На третий день в наш лес по проселочной дороге зарулила группа немецких мотоциклистов — первые гитлеровцы, которых мы увидели. Заблудились. Мы их ссадили, разоружили, все сбежались смотреть. Я до сих пор помню, как они себя вели. Они держались как хозяева, как будто ждали, что мы сейчас бросим оружие и всем полком сдадимся им в плен. Потом нас, солдат, отогнали командиры, особисты пришли, повели немцев на допрос.
Простояв в лесу три дня, мы колонной выдвинулись на дорогу к Тарнополю (с 1944 года город Тернополь. — С.Б.), надеялись, что там будет сборный пункт. Как только вышли из леса, начались бомбежки. Подошли — а Тарнополь уже горит, занят немцами. Пошли в обход. Но после Тарнополя, после бомбежек полка как боевой единицы не стало — отдельные группы бредущих в отступление людей. Мы попали в общий поток отступающих войск, таких же, как и мы, растерянных, ничего не понимающих. Шли под бомбежками, убитые оставались в канавах, на обочинах. Солнце палило нещадно. Шли без отдыха, без крошки хлеба во рту, со сбитыми в кровь ногами.
Меж собой говорили: вот дойдем до старой границы — и там остановимся, там дадим бой. Мы знали, что Шепетовка — старая граница. А старая граница была укреплена. Но выйти точно к Шепетовке не смогли, только видели вдали полыхающее зарево. Так и прошли старую границу, ничего не заметив. Вышли к Волочиску, а оттуда уже на Проскуров (с 1954 года город Хмельницкий. — С.Б.).
Почти четыре миллиона пленных за полгода войны!
Но ведь пленных могло быть и больше. Был день, когда мы с немцами шли рядом. В одном направлении — на восток. Они шли по параллельной с нами дороге. Иногда можно было их видеть. Пехота двигалась колоннами. Много солдат ехало в машинах, впереди и сзади мотоциклисты. Отдельно — танки.
Так они и прошли. На нас не обратили внимания. То есть понимали, убедились, что воевать, стрелять в них мы не будем.
С годами, вспоминая, я стал думать: почему мы отступали без боя? Ведь среди нас были командиры, но за дни отступления я их почти не видел и не слышал, офицерского командирского голоса не слышал.
Теперь мы знаем, что до войны командный состав нашей армии подвергся страшным репрессиям. От лейтенантов до маршалов. Значит, обстановка среди командного состава была такая, что люди были деморализованы. Они боялись не немцев, а собственного начальства. Боялись отдать какой-нибудь приказ самостоятельно, без приказа сверху. Никто не осмелился взять на себя ответственность и организовать на каком-нибудь рубеже оборону. Просто отступали».
Прерву здесь рассказ Василия Ефимовича. Существует множество версий о действиях, вернее, бездействии Сталина в первые дни войны. О том, что он впал в полную прострацию.
Есть документы о его попытках договориться с Гитлером — объяснительная записка заместителя начальника Разведуправления НКВД Павла Судоплатова от августа 1953 года: «Примерно числа 25–27 июня 1941 года я был вызван в служебный кабинет бывшего наркома внутренних дел Берия. Берия сказал мне, что есть решение Советского правительства, согласно которому необходимо неофициальным путем выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР и приостановит наступление немецко-фашистских войск… Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек. Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует» (Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 204–208; опубликовано в сборнике: 1941 год. М., 1998. Т. 2. С. 487–490).
Вернемся к рассказу Василия Ефимовича Субботина:
«Связи с войсками не было, она сразу прервалась. Вот газета «Известия», письмо Марка Модестова, тоже танкиста, судя по всему, из комсостава. Он тоже встретил войну на западной границе, попал в окружение, в плен, в концлагеря. Модестов пишет: «Я видел в эти первые жуткие дни стреляющихся в висок командиров… В окружении, замкнутом пятью кольцами, нас непрерывно бомбили, но мы не видели ни одного своего самолета, который сбросил бы нам весточку: что нам делать, как поступить».
То есть тоже ждали приказа. Никакой приказ, если он и был, ни до кого не доходил. А самостоятельно, без приказа, командиры боялись хоть что-то сделать. И миллионы солдат отступали без боя.
А я уверен: если бы каждый командир приказал занять оборону, мы бы дали бой и не пустили немца так далеко. Брестская крепость целый месяц держалась! Сколько там немцев убили, какие силы она отвлекла! Потому что нашелся командир, который приказал: «Огонь по врагу!» И если бы нашлись везде такие командиры, каждый батальон мог стать Брестской крепостью. И не случилось бы того, что случилось, не откатился бы фронт до Днепра за какие-то две-три недели.
Что еще добавить? За десять дней отступления мы прошли три области — Львовскую, Тернопольскую и Хмельницкую. В Проскурове нас, танкистов, собрали, сформировали новую часть и эшелоном перебросили под Киев. И уже в те дни, может быть, в дороге или под Киевом, попалась мне газета с обращением Сталина: «Братья и сестры…»
С обращением к народу Сталин выступил 3 июля 1941 года. К этому моменту немцы взяли Минск.
Вот на каком фоне надо рассматривать рассказ башенного стрелка среднего танка Василия Субботина, встретившего войну 22 июня 1941 года на западной границе и закончившего войну в Берлине в звании старшего лейтенанта. Вот что скрывается за его словами: «Если бы нам сказали… Мы бы легли там, где нам показали, и защитили страну… Никто б не побежал. Никогда немец не зашел бы так далеко».
И мне представляется, рассказ Василия Ефимовича многое объясняет. Офицеры, парализованные страхом репрессий. Командиры, которые боялись ответственности. Даже Родину защитить боялись! Такая была атмосфера в армии.
Каким был учет потерь во время войны, красноречиво говорит сопоставление Справки Генштаба от 1 мая 1942 года — с приказом заместителя наркома обороны от 12 апреля 1942 года.
По Справке, безвозвратные потери с 22 июня 1941 года по 1 марта 1942 года составили 3 217 000 человек.
О действительном положении дел — в приказе заместителя наркома обороны от 12 апреля 1942 года:
«Учет личного состава, в особенности учет потерь, ведется в действующей армии совершенно неудовлетворительно… На персональном учете состоит в настоящее время не более одной трети действительного числа убитых» (выделено мною. — С.Б.).
То есть убитых на тот период было в ТРИ раза больше, чем докладывалось в высшие штабы.
Продолжим цитирование приказа: «Данные персонального учета пропавших без вести и попавших в плен еще более далеки от истины» (выделено мною. — С.Б.).
Так складывалась общая статистика.
Сталин в марте 1946 года объявил: «В результате немецкого вторжения Советский Союз безвозвратно потерял в боях с немцами, а также благодаря немецкой оккупации и угону советских людей на немецкую каторгу около семи миллионов человек».
Хрущев в 1961-м: «Война унесла два десятка миллионов жизней советских людей».
Брежнев в 1965-м: «Свыше 20 миллионов человек».
Горбачев в 1990 году: «Война унесла почти 27 миллионов жизней советских людей».
То есть цифры потерь увеличились почти в четыре раза. Такая была статистика.
В январе 2009 года президент РФ Дмитрий Медведев возмутился: «Спустя 65 лет после войны все еще не обнародованы данные о наших потерях. Нужно выходить на историческую истину!» И поручил министру обороны взять под личный контроль подготовку данных о погибших.
Приказ Главнокомандующего не выполнили. Накануне 65-летия Победы заместитель министра обороны огласил те же цифры: в 1941–1945 годах погибли 26,6 миллиона советских людей. Потери мирного населения составили 18 миллионов. Боевые потери — 8,66 миллиона.
Однако боевые потери по этим данным уменьшены более чем в два раза.
Еще в 1995 году Центральный автоматизированный банк данных Всероссийского НИИ документоведения и архивного дела насчитывал 19,5 миллиона персональных карточек о погибших, пропавших без вести, умерших в плену и от ран военнослужащих Вооруженных Сил СССР (Сборник материалов научной конференции «Людские потери СССР в Великой Отечественной войне». Институт российской истории Российской академии наук, 1995).
Прибавим к ним официальные данные о потерях мирного населения — 18 миллионов. Получается — 38 миллионов.
Когда я обнародовал эти расчеты, то услышал немало обвинений: выдумка, фальсификация, очернение… Как будто цифры взяты с потолка. Однако через несколько лет сказала свое слово высшая власть. И действительность оказалась страшней моих расчетов.
14 февраля 2017 года на слушаниях в Государственной думе с докладом «Документальная основа Народного проекта «Установление судеб пропавших без вести защитников Отечества» выступил сопредседатель движения «Бессмертный полк России» депутат Госдумы Николай Земцов:
«Согласно рассекреченным данным Госплана СССР, потери Советского Союза во Второй мировой войне составляют 41 миллион 979 тысяч, а не 27 миллионов, как считалось ранее. Это — без малого одна треть современного населения Российской Федерации.
Безвозвратные потери в результате действия факторов войны — более 19 миллионов военнослужащих и около 23 миллионов гражданского населения… почти 42 миллиона человек».
Гитлеровская Германия, сражаясь на несколько фронтов (Восточный, Африка, Средиземноморье, Западный фронт), потеряла до 7,3 миллиона солдат и мирных жителей.
А СССР — 42 миллиона солдат и мирных жителей. Среди них, по данным Министерства обороны на 2013 год, почти 2 миллиона — «пропавших без вести».