Измаил: декоммунизация – сроки истекают, а Ильич и ныне там

Так почему эти люди сейчас не строят,а только рушат? Может быть дело тогда не в памятниках, а в людях?

Десять розог

– Художника бить! Рисует неправильно! – Охотно откликались из толпы.
Лидочка стояла перед высокими железными воротами и боялась войти.

– Это в первый раз страшно, потом привыкнешь, – вспомнила она мамины слова и, наконец, решилась нажать кнопку звонка. Створки ворот разъехались, впуская новую жертву. Справа мелькнула табличка – “Центр исполнения наказаний”.

Посреди двора стояла лавка. Рядом тщедушный бородатый мужичок в чёрном балахоне, вглядывался в открытую тетрадь. И молодой казак задумчиво похлопывал о голенище блестящего сапога длинной розгой. За голенищем, кстати, виднелась и рукоять нагайки.

К лавке тянулась очередь из провинившихся граждан.

С тех пор, как в 2013-м году Россия начала возвращение к истокам, к корням и патриархальным ценностям, власть давно порывалась ввести телесные наказания, и вот, наконец, закон был утверждён и подписан.

Социальные опросы ожидаемо показали 99-процентное одобрение сего начинания гражданами, которые соглашались быть высеченными во имя укрепления духовности и любви к Отечеству.

Лидочка заняла очередь позади мужика в ватнике и, робко выглядывая из-за его плеча, стала присматриваться к обстановке. Несмотря на страх, её одолевало любопытство. В глубине двора виднелся небольшой домик с решетками на окнах и плакатом, где буквами, стилизованными под церковно-славянский шрифт, было начертано: “Розга ум трезвит и тело бодрит”.

К мужичку в балахоне подошёл худой мужчина в сером костюме с облезлым коричневым портфелем в руке и представился:

– Аркадий Рейс. Инженер.

– Дьяк Скрепа. За что будем сечь? – Уточнил мужичок в рясе. – Где квитанция?

– Квитанцию забыл. 25 розог за атеизм.

– Эх, интеллигенция! – Сокрушенно покачал головой дьячок. – А конкретнее? В существовании Творца нашего усомнились?

– Нет. Но я не верю, что земля плоская. – Раздражённо бросил инженер.

– А какая же она? Круглая? – Насмешливо спросил дьяк. – Посмотрите под ноги, милейший. Абсолютно ровный асфальт. Может быть, Вы считаете, что она к тому же вертится?

Интеллигент кивнул головой. Дьяк развёл руками:

– Если бы она вертелась, разве мы, грешные могли бы устоять на этаком шаре? Разлетелись бы на все четыре стороны. Это гордыня вас мучает – мол, я учёный, знаю больше, чем вы, мракобесы.

– Да причём здесь гордыня? Мне нужно траекторию ракет рассчитывать. Наши генералы с 90-х верят, что земля плоская, вот ракеты и не попадают в цель.

– Потому что надо не от случая к случаю оружие освящать, а постоянно. Ложитесь. – Дьячок махнул рукой в сторону лавки. И посоветовал казаку: Василий, розгу кленовую возьми, обычную.

Инженер стянул брюки, кое-как взгромоздился на лавку, не выпуская из судорожно сжатых пальцев ручку портфеля. Казак пристегнул его за талию к скамье чёрным кожаным ремнём, обернулся к ведрам, в которых букетами стояли розги разных сортов – короткие и тонкие – вишнёвые; длинные, толстые, зелёные – кленовые; гибкие, как хлыст, ореховые; выбрал розгу, похлопал по сапогу, словно проверяя, и начал с оттяжкой сечь инженера, который, к удивлению Лидочки, молчал как рыба, только вздрагивал.

– Довольно. Видишь, сомлел. – Заметил дьяк. – Помрёт, без ракет останемся.

Казак оттащил бесчувственного инженера в угол, плеснул на него водой из ведра.

– Не мочи мои чертежи! – Вскрикнул несчастный, хватаясь за портфель.

– Следующий! – Вызвал дьяк, ставя в тетрадь крестик.

Кудрявый паренёк шагнул вперёд и тихо сказал:

– Владимир Новоросс. Это псевдоним. Журналист.

– За пьянство будем сечь? – Интимно подмигнул дьяк.

– Почему так решили?

– Знаем вашего брата, богему. Зелёного змия зело чтите.

– Я нарушил правило “Ложь во благо”. Правду написал. – С вызовом ответил паренёк.

– Зачем? – Удивился дьяк.

– Не могу больше врать! Сил нет!

– Молоды ещё. Привыкнете. – Ободрил дьяк, всматриваясь в тетрадь. – Эге, да вы, юноша, у нас второй раз! Рецидивист, так сказать. Почему же вас с работы не выгнали?

– У меня отец – редактор.

– Папенька, значит, прислал к нам для вразумления?

– Ненавижу. – Выдохнул молодой человек.

– Эмигрируйте. – Посоветовал дьяк. – Правда народу не нужна. Она лишает его спокойствия, вызывает смятение, порождает скорби душевныя и телесныя. Изменить мы всё равно ничего не способны. Значит, нечего воду мутить.

– Я так жить не могу. Лучше повеситься! – Выкрикнул журналист.

– Вздор! Ступайте в церковь, покайтесь, станет легче. – Дьяк, обернувшись к казаку, скомандовал, – Василий, вразуми отрока нагайкой. Лучше мы наставим на путь истинный, нежели стражи лубянские. Как всегда, тринадцать ударов.

Журналист под нагайкой кричал что-то о свободе слова, о продажной прессе, о правах человека, о Страсбурге и Нюрнберге. Дьяк перебирал чётки и воздевал очи горе, скорбя о заблудшей овце стада российского.

Когда журналист побрёл к воротам, настал черёд здоровенного мужика в ватнике поверх рабочего комбинезона, который хрипло представился:

– Михалыч. Дворник.

– Вас нет в списке. – Буркнул дьяк, полистав тетрадь. – Квитанцию предъявите.

– Я сам пришёл. Хочу, чтоб высекли меня! Выдрали как сидорову козу! Выпарили, как в доброй бане! Не откажись, отец родной. – И мужик бухнулся на колени.

Все в очереди – а позади Лидочки собралось уже порядочно правонарушителей – изумленно вытянули шеи, пытаясь разглядеть дурака, который явился сюда добровольно.

– А за что? – Поднял брови дьяк.

– Мысли у меня появились.

– Какие? – Хмыкнул дьяк.

– Что царь у нас ненастоящий! Всё время разный – по телевизору разный, в газетах разный. А живём всё хуже. Может, настоящего, доброго украли?

– Нашли чем удивить, голубчик! – Дьяк махнул рукой. – Полстраны считает, что царя подменили. Только ведь всякая власть от Бога! Всякая! Вы понимаете?

– А если завтра на троне крокодил окажется? Тоже от Бога? – Поинтересовался мужик.

– И крокодил. За грехи наши. – Нашёлся дьяк. – С такими речами на Вас надо наложить епитимью – молчать месяц.

– Я и сам себя боюсь. – Продолжал мужик нервно. – Идеи у меня появились.

– Либеральные? К психиатру. Национальные? К следователю.

– Не разбираюсь в этом, отец родной. Только поджечь хочется.

– Что поджечь? – Вздрогнул дьяк.

Мужик поднялся, приблизился к нему и стал шептать на ухо, перечисляя адреса. Лидочка слышала названия некоторых улиц – все центральные. Дьяк бледнел и бледнел, потом пошатнулся, схватился за рукав собеседника, чтобы не упасть, но устоял. Гневно скомандовал казаку:

– Василий, розги возьми солёные! Всыпь разбойнику горячих изрядно, чтоб не про политику думал, а про гузно своё!

Мужик снял штаны, поднял ватник и улёгся на лавку. Под розгами кричал:

– Наддай, хлопец! Не жалей! Гуляй, душа! А то сожгу, ей-Богу, сожгу всю Москву к чертям! Спусти с меня шкуру, чтоб место своё знал! Слава России-матушке! Слава президенту-батюшке! Вот уже полегчало… А то и бензин приготовил, и спички. И шины, прости Господи, собрал, как хохол. Сейчас доберусь до дома, выпью и будет стабильность…

Довольный дворник пополз к воротам. На асфальт капала кровь.

Лидочка поняла, что настал её черёд. Стараясь сдержать слёзы, она протянула дьяку маленький бланк с печатью “Департамент благонравия” и написанной от руки фразой: “Шла по улице без платка. 10 розог”.

– Вот. – Пролепетала она. – Лидия Ромашкина, студентка.

– Не надо плакать! Может быть, смягчающие обстоятельства есть? Храм посещаете?

– Да.

– Справочка от духовника есть?

– Да.

– Минус три розги. Девственница?

– Да.

– Справочка от врача есть?

– Нет. – Лидочка покраснела.

– Поверю на слово, – великодушно махнул рукой Скрепа. – Минус две розги. Итого, осталось пять. Сущий пустяк. Юбочку поднимите и ложитесь.

– Стыдно. – Пролепетала Лидочка.

– Так и надо! – Строго сказал Скрепа. – Чтобы в следующий раз платок с лохм не сдёргивала при посторонних. Русь к традициям вернулась, к корням, к вере.

Казак поморщился и выбрал тонкую вишнёвую розгу. Скрепа кивнул.

– Я отказываюсь от наказания. – Вдруг вырвалось у Лидочки.

– Воля ваша. – Легко согласился дьяк. – У нас демократия – всегда есть выбор.

Лидочка повернулась к казаку и неожиданно для себя выпалила:

– Я читала, что казаки вольный народ. Про Степана Разина… А вы здесь прислуживаете…

– Какой Разин? – Огрызнулся парень. – Я казаком только по пятницам работаю. А ну марш отсюда!

Лидочка не помнила, как выбежала за ворота. В кармане зазвонил мобильник. Она вынула телефон, ответила:

– Да, мама.

– Бедная моя девочка, больно тебе?

– Я не позволила сечь меня. – Выпалила Лидочка.

– С ума сошла? Теперь тебя из института отчислят, меня и папу твоего с работы уволят, скажут: не воспитали дочь.

– Целину уеду поднимать. Пишут, что ни одной деревни не осталось в Рязанской области. Заново будем строить.

– Там же теперь волки, медведи, китайцы. – Мать заплакала и положила трубку.

Навстречу Лидочке, перегородив улицу, двигалась толпа мрачных мужиков и баб с топорами и иконами Сталина.

Прохожие с тротуара интересовались:

– Куда путь держите, добрые люди?

– Художника бить! Рисует неправильно! – Охотно откликались из толпы.

– Ложкина или Ёлкина? А может быть, абстракциониста какого-нибудь? – Задумалась Лидочка.

А толпа поплелась дальше, оглашая столицу унылым воем:

– Суровые годы уходят…

Влада Черкасова